Неточные совпадения
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким.
На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал
землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта.
На постели Лидии лежит полуидиот.
«Да неужели есть берег? — думаешь тут, — ужели я был когда-нибудь
на земле, ходил твердой ногой, спал в
постели, мылся пресной водой, ел четыре-пять блюд, и все в разных тарелках, читал, писал
на столе, который не пляшет?
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену
на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не
постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в
землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон, бабушка распахнула окно — в саду кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей
земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели, смотреть
на них стало холодно. Я слез
на пол с
постели.
И мне представилось, как они обе в грязном подвале, в сырой сумрачный вечер, обнявшись
на бедной
постели своей, вспоминали о своем прошедшем, о покойном Генрихе и о чудесах других
земель…
Я вспыхнул, схватил с
земли ружье и, преследуемый звонким, но не злым хохотаньем, убежал к себе в комнату, бросился
на постель и закрыл лицо руками.
— Я с вами не согласен, — присовокупил Круциферский, — я очень понимаю весь ужас смерти, когда не только у
постели, но и в целом свете нет любящего человека, и чужая рука холодно бросит горсть
земли и спокойно положит лопату, чтоб взять шляпу и идти домой. Любонька, когда я умру, приходи почаще ко мне
на могилу, мне будет легко…
— Не сердись ты
на меня, братику, — говорит козак. — Послушай, что тебе Опанас скажет: видел ты, как у пана в ногах валялся, сапоги у него целовал, чтоб он Оксану за меня отдал? Ну, бог с тобой, человече… Тебя поп окрутил, такая, видно, судьба! Так не стерпит же мое сердце, чтоб лютый ворог опять и над ней, и над тобой потешался. Гей-гей! Никто того не знает, что у меня
на душе… Лучше же я и его, и ее из рушницы вместо
постели уложу в сырую
землю…
Елизавета Петровна повернулась при этом
на своей
постели и спустила одну руку до самого пола, как бы представляя, что она кланяется до
земли.
Дунул северный ветер
на нежную грудь нежной родительницы, и гений жизни ее погасил свой факел!.. Да, любезный читатель, она простудилась, и в девятый день с мягкой
постели переложили ее
на жесткую: в гроб — а там и в
землю — и засыпали, как водится, — и забыли в свете, как водится… Нет, поговорим еще о последних ее минутах.
Узнав в тот же день, я заговорил кротко, но твердо и резонно. Она сидела
на постели, смотрела в
землю, щелкая правым носком по коврику (ее жест); дурная улыбка стояла
на ее губах. Тогда я, вовсе не возвышая голоса, объявил спокойно, что деньги мои, что я имею право смотреть
на жизнь моими глазами, и — что когда я приглашал ее к себе в дом, то ведь ничего не скрыл от нее.
Никитишна сама и мерку для гроба сняла, сама и
постель Настину в курятник вынесла, чтоб там ее по три ночи петухи опели… Управившись с этим, она снаружи того окна, в которое вылетела душа покойницы, привесила чистое полотенце, а стакан с водой с места не тронула. Ведь души покойников шесть недель витают
на земле и до самых похорон прилетают
на место, где разлучились с телом. И всякий раз душа тут умывается, утирается.
Полусон, полубред налегли
на отяжелевшую, горячую голову больного; но он лежал смирно, не стонал и не жаловался; напротив, притих, молчал и крепился, приплюснув себя к
постели своей, словно как заяц припадает от страха к
земле, заслышав охоту.
Невдалеке он заарестовал бабу, ехавшую в город с возом молодой капусты и, дав этой, ничего не понимавшей и упиравшейся бабе несколько толчков, насильно привел ее лошадь к тому месту, где лежал бесчувственный Подозеров. Здесь майор, не обращая внимания
на кулаки и вопли женщины, сбросив половину кочней
на землю, а из остальных устроил нечто вроде
постели и, подняв тяжело раненного или убитого
на свои руки, уложил его
на воз, дал бабе рубль, и Подозерова повезли.
На обратном пути от Капитона объял меня страх: не узнал ли кто, что я получил деньги от гордого коринфянина, и не пришел ли без меня и не украл ли моих денег из того места, где я их зарыл у себя под
постелью?.. Побежал я домой шибко, в тревоге, какой ранее никогда еще не знал, а прибежав, сейчас же прилег
на землю, раскопал свою похоронку и пересчитал деньги: все двести тридцать златниц, которые бросил мне гордый Ор коринфянин, были целы, и я взял и опять их зарыл и сам лег
на них, как собака.
— Видит бог, пока я жив, тому не бывать. Ее не отдали за моего сына, оставайся же она вечно в девках. Постригись она, зарой себя живую в
землю, что мне до того; а замужем ей не быть! Взгляни, друже,
на меня,
на сына: это все их дело. — Сын Мамона, стоявший у
постели, был бледен как смерть; из чахлой груди его по временам отдавался глухой кашель, отзыв смерти, будто из-под склепа.
Приехавших встретили роковым известием. Они прошли в спальню, где уже помощник пристава составлял акт. Александра Яковлевна остановилась перед лежащим
на постели трупом, несколько мгновений как, бы вглядывалась в черты лица покойного князя, затем опустилась
на колени, осенила себя крестным знамением и до
земли поклонилась усопшему. Ни один мускул не дрогнул
на ее лице.
Через два часа у дверей кареты, приехавшей обратно
на угол Литейного и Фурштадтской улицы, действительно, как из
земли выросла Маша и с вышедшей из кареты барышней отправилась домой. Любовь Аркадьевна прямо прошла в свою комнату, бросилась
на постель и залилась слезами.
И я як вернулся знову до себя в
постель, то лег под одеяло и враз же ощутил в себе такое благоволение опочить, что уже думал, будто теперь даже вci ангелы божии легли опочивать
на облачках, як
на подушечках, а притомленные сельские люди, наработавшись, по всему селу так храпят, що аж
земля стогнет, и тут я сам поклал голову
на подушку и заплющил очи…
Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал от того, что в розовой
постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая
на голой, сырой
земле, остужая одну сторону и согревая другую; что, когда он бывало надевал свои бальные, узкие башмаки, он точно так же страдал как и теперь, когда он шел уже совсем босой (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками.
У всех обнаружена краснота, пятна, вздутости, но все лежат
на своих
постелях в чепцах и ни одна не сбросила с себя ни этого чепца, ни одеяла, точно смерть ни одной из них не стоила ни малейшей муки. Пришло каждой «отложенное ее» — и они пошли за ангелом смерти целой компанией «в путь всея
земли».